На этом он, похоже, заканчивает.

– Твой отец когда-нибудь сидел в тюрьме? – спрашивает Такахаси.

Мари качает головой:

– По-моему, нет.

– А мать?

– Нет.

– Тогда можешь считать, что в жизни тебе крупно повезло. – Он вдруг улыбается. – Хотя ты, наверное, никогда об этом не думала, правда?

– Как-то в голову не приходило.

– Обычный человек об этом не думает. А я – думаю.

Мари смотрит на него и тут же отводит глаза:

– И что же, с тех пор твой отец больше в тюрьму не попадал?

– А он с тех пор ничего незаконного и не совершал. Ну то есть, может, и совершал… Даже наверняка. Такой человек. Не может по жизни прямо ходить – вечно где-нибудь оступится. Но с тем, от чего загреметь можно, больше не связывается. Крепко, видать, тюрьма его приложила. Да и за нас с матерью, наверное, совесть терзала, пускай и по-своему… В общем, устроился в фирму, на работу начал ходить, как все нормальные люди. Правда, бизнес у фирмы сперва как-то странно шел – никакой стабильности. Семья как на «американских горках» жила. Сегодня на «мерседесе» с шофером домой прикатит – а завтра сыну велосипед купить не на что. А бывало, домой приходил в таком виде, будто за ним полночи гнались. На одном месте спокойно жить не мог, мне чуть не каждые полгода приходилось школу менять. Оттого у меня и друзей никаких не было. И так лет до двенадцати примерно…

Засунув руки поглубже в карманы, он качает головой, отгоняя мрачные мысли.

– Но сейчас, слава богу, остепенился более-менее. Поколение «бэби-бума», что ни говори. Крепкие ребята. Мика Джеггера вон даже рыцарским титулом наградили. Полжизни плясали на самом краю, но в итоге все равно выживали. Подражать, конечно, не стоит, но есть чему поучиться… Не знаю, конечно, чем он там на работе занимается. Я не спрашиваю, он не говорит. Но за учебу мою платит исправно. Когда настроение хорошее, даже на карман денег дает. А иногда такое вытворит, что не знаешь, куда от стыда за папашу деваться…

– Значит, он снова женился?

– Через четыре года после того, как мать умерла. Да и правильно сделал. Он не из тех, кто в одиночку умеет детей выращивать.

– И с новой женой у него детей не было?

– Нет, только я. Может, еще и поэтому она меня как своего ребенка растила. За это я как раз ей благодарен… Если проблема и есть, то во мне самом.

– Какая проблема?

Такахаси смотрит на нее, улыбаясь.

– Видишь ли… Ребенок, которого хоть однажды бросила семья, остается сиротой до самой смерти. И всю жизнь видит один и тот же сон. Мне в этом сне семь лет. Я сижу дома один. Поздним вечером, без света. Вокруг никого. Ни в комнате, ни вообще на Земле. За окнами темнеет с каждой секундой. И я знаю, что в комнату вот-вот хлынет черная мгла и затопит весь дом… Этот сон никогда не меняется. И мне там всегда семь лет… В общем, если такую программу однажды закачать человеку в голову, даже переустановка системы уже ничего не излечит.

Мари молчит.

– Хотя, конечно, я стараюсь специально об этом не думать, – добавляет Такахаси. – Зачем? Все, что нам остается, – это жить себе помаленьку. Немножко сегодня, немножко завтра – и так далее…

– Много шагать и потихоньку пить воду?

– Наоборот, – поправляет Такахаси. – Шагать потихоньку, пить больше воды.

– А по-моему, это одно и то же.

Такахаси очень серьезно задумывается, потом кивает:

– Да… Наверное, ты права.

Больше никто не произносит ни слова. Они просто идут по улице. Выдыхая белый пар, поднимаются по темной лестнице, выходят на узкую улочку и останавливаются перед гостиницей «Альфавиль».

– Должен открыть тебе тайну, – торжественно заявляет Такахаси.

– Какую?

– Я знаю, что мы думаем об одном и том же, – продолжает он. – Увы. Прости, но сегодня никак. Я забыл дома чистое белье.

Мари смотрит на него как на сумасшедшего.

– Ну ты даешь, – качает она головой. – Будешь так скучно шутить, я засну на месте.

Такахаси смеется:

– В общем, часов в шесть я сюда забегу. Захочешь – пойдем вместе позавтракаем. Тут в одной забегаловке готовят потрясающий омлет… Ты, кстати, ничего не имеешь против омлетов? Ну, там, боишься рекомбинации генов, или ненавидишь корпоративное истребление животных, или не позволяют политические убеждения?

Мари задумывается.

– В политике я не разбираюсь, – говорит она. – Но риск всегда остается. Если у курицы были проблемы – яйца тоже неблагополучные, разве нет?

– Проклятье! – хмурится Такахаси. – Что бы я ни любил – все чревато какими-то проблемами…

– Но я тоже люблю омлет.

– Да? Ну вот, пойдем и сравним, кто что любит, – объявляет он. – Обалденный омлет, я тебе гарантирую…

Он машет рукой и бежит на свою репетицию. Мари поправляет кепку и заходит в гостиницу.

14

Комната Эри Асаи.

Телевизор включен. По ту сторону экрана стоит Эри в пижаме и смотрит сюда. То и дело встряхивает головой, откидывая челку со лба. Прижимает ладони к стеклу и без остановки что-то говорит. Так человек, угодивший в пустой резервуар океанариума, пытается сквозь прозрачную стену хоть как-нибудь передать посетителям, что с ним произошло. Только слов не слышно. Ее голос не может поколебать воздуха по эту сторону стекла.

Тело Эри, похоже, совсем плохо слушается. Руки-ноги двигаются слабо и неуверенно. Слишком долго она проспала, слишком глубоко. И все-таки она пробует объяснить, что случилось. Несмотря на страх и растерянность, изо всех сил старается подобрать какое-то объяснение ситуации, в которой находится. Мы видим, как отчаянно бедняжка пытается, но не слышим ни звука.

Она не кричит. Не умоляет немедленно бежать и спасать ее. На крик и мольбу не осталось сил. Да и кричи не кричи – ее голос все равно не долетает сюда, и она уже сама это поняла.

Ее цель сейчас – обратить в слова то, что видят ее глаза и чувствует тело, и выразить это как можно понятнее. Наполовину для нас, наполовину для себя самой.

Задача непростая. Девушка двигает губами, как в замедленном кино. Будто говорит на иностранном языке: короткими фразами, вставляя паузы между словами. И подчеркивая эти паузы всем лицом. Мы пробуем читать по ее губам, но отделить паузы от слов нелегко. Реальность утекает меж ее пальцев, словно песок в часах, и время – не на ее стороне.

Наконец она выбивается из сил и замолкает. На одну тишину накладывается другая. Эри стучит кулачками по стеклу. Пробует все, что можно. Но мы ничего не слышим.

Ясно одно: Эри видит эту, реальную комнату через стекло экрана. Мы догадываемся об этом, заметив, как двигаются ее глаза. Ее взгляд перемещается с предмета на предмет совершенно осознанно. Она смотрит на стол, на кровать, оглядывает книжные полки. Вот комната, в которой она должна сейчас находиться. Вот – постель, где она должна видеть весь этот дикий сон. Но стеклянная стена не дает ей вернуться. По нелепой случайности или по чьему-то злому умыслу она переместилась во сне сюда, в эту комнату за стеклом, и не может отсюда выйти. В глазах Эри – одиночество озера, над которыми нависли свинцовые тучи.

К величайшему сожалению (что тут еще сказать?), помочь ей мы не способны. Как уже сказано, мы здесь – не более чем точка зрения. И не можем влиять на события, которые наблюдаем.

Но все-таки, думаем мы. Кто такой Человек Без Лица? Что именно он сделал с Эри Асаи? И куда исчез?

Пока мы зависаем в ожидании ответов, экран вдруг начинает барахлить. Опять наползают помехи. Силуэт Эри размывается, теряет форму. Заметив, что с ее телом творится что-то неладное, она испуганно оборачивается и озирает комнату, в которой находится. Смотрит на потолок, затем себе под ноги. Замечает, как искривляются ее руки, а тело теряет резкость и цвет. Лицо перекашивает паника. Что происходит?

Вой помех нарастает. Словно где-то в горах поднимается дикий ветер. В неведомой цепи, связывающей тот мир и этот, вот-вот оборвется контакт – а с ним и существование Эри Асаи в этой реальности. Ее тело как реальный объект потеряет последнюю видимую оболочку.